Том 5. Рассказы, очерки, фельетоны - Страница 90

Жил Безбеднов худо. То обстоятельство, что он вообще существовал еще на свете, можно было целиком и полностью приписать доброте писателей, которые его прикармливали и иногда давали немного карманных денег.

– Вот видите, – сказал я однажды, встретив его, тощего и печального, на бульваре, – видите, до чего вас довело безделье.

– Что же мне делать? – спросил он просто.

– Подумайте хорошенько. Пораскиньте мозгами. Времени у вас много. Не может быть, чтобы взрослый сильный человек не нашел при желании профессии по вкусу. Подбодритесь, Безбеднов. И, ей-богу же, вы еще увидите небо в алмазах, как сказал Антон Павлович Чехов.

– Чехов? – тускло спросил Безбеднов. – Это где же сказал, в записной книжке?

– Нет, Алеша, в «Дяде Ване». Стыдно не знать этого.

Безбеднов вдруг как-то странно посмотрел на меня, мигнул ресничками и спросил:

– Значит, про эти, про алмазы, в чеховской записной книжке ничего не написано?

– Не знаю, Безбеднов, не знаю. Я, должен вам заметить, не специалист по Чехову.

Я не видел Безбеднова целый год. И вдруг…

Я встретил его в кондитерской Моссельпрома. Свежий, пополневший, в приличной толстовке, стоял он возле стойки и поедал пирожные. Я, по привычке, оглянулся, ища глазами Алешиного мецената. Но мецената, к моему величайшему удивлению, не было.

– Хотите? – спросил Безбеднов, вытирая губы. – Отличные пирожные. Ей-богу. Я угощаю.

– Спасибо, не хочется. Но что с вами произошло? С каких пор?

– Идемте в кино. Я угощаю. Ей-богу. Вот деньги. Сто рублей. По дороге все расскажу.

Он схватил меня за руку и выволок на улицу.

– Я начал издаваться. Ей-богу.

– То есть как это – издаваться? Что вы издаете?

– Я издаюсь, – вернее, печатаюсь в журнале «Северное сияние». Ей-богу. Что я печатаю? Записную книжку.

– Какую книжку? Я никогда не видел, чтобы вы записывали что-нибудь в записную книжку.

Безбеднов вытащил из кармана журнал, развернул его и сунул мне в руки.

На верху страницы было написано:

«Из новой записной книжки А. П. Чехова».

– Вижу, – сказал я, – но при чем тут вы?

– Читайте! – закричал Безбеднов. – Ей-богу. Скорей читайте. Сами увидите.

И я прочел:

«…Хорошо бы пьесу написать из жизни помещика…»

«…Помещика зовут дядей Ваней. Это ясно…»

«…Героиня – тоскующая девушка:

– Мы еще увидим небо в алмазах. Мы отдохнем, дядя Ваня, мы отдохнем…»

«…Хорошо бы рассказ написать из жизни врача…»

«…Чудное название для рассказа: „Палата № 6“…»

«…Фамилия: Навагин…»

«…Фамилия: Пересолин. Чиновник. Его жену чиновники называют – Пересолиха…»

«…Хорошее название для пьесы: „Вишневый сад“…»

«…Думаю съездить на Сахалин. Говорят – интересно…»

«…Не купить ли дачку в Ялте. Знакомые советуют…»

«…Только что получил возмутительное известие о том, что академия кассировала выборы Максима Горького. Пошлю им обидное письмо…»

«…Прекрасное название для рассказа: „Толстый и тонкий“…»

«…Только что написал „Жалобную книгу“. Знакомые одобрили…»

– Ну, что, похоже? – спросил Безбеднов.

– Свинья вы, Алеша, – ответил я, – самого бы вас за это на Сахалин. Знакомые одобрят.

Безбеднов долго смеялся, мигая ресничками.

– Я уже два отрывка продал, – сказал он наконец, отдышавшись. – Хочу теперь опубликовать записную книжку Гоголя. Я уже кое-что набросал. Сам Гоголь не догадается. Ей-богу. Вот. Слушайте.

Безбеднов вынул записную книжку и прочел:

«..Хорошо бы съездить в Рим. Говорят – интересно…»

«…Эх, тройка! Птица тройка! Кто тебя выдумал?..»

«…Отличное название для пьесы: „Ревизор“…»

«…Мое представляется большое полотно под названием „Мертвые души“. Фамилия героя – Чичиков…»

«…Чуден Днепр при тихой погоде…»

«… – А ну, поворотись-ка, сынку!..»

«…Не понравилась мне что-то вторая часть „Мертвых душ“. Не сжечь ли?..»

«…Сжег. Так-то оно лучше…»

«…Решил написать большое полотно под названием „Война и мир“».

– Вы с ума сошли! – крикнул я. – «Война и мир» не Гоголя, а Толстого!

– Вы уверены? – спросил Безбеднов.

– Уверен, конечно.

– Гм… Так вы говорите Толстого? Так, так… А скажите, Толстой… тоже любил записывать свои мысли в записную книжку?

1929

Мешки и социализм

Иностранные журналисты, посещающие СССР, делятся на три группы: 1) сочувствующих, 2) безразличных и 3) ненавистников. Все они по возвращении домой делятся с читателем своими впечатлениями и умозаключениями.

– Здорово! – пишут сочувствующие. – То есть просто поразительно! Страна растет не по дням, а по часам! Никогда еще мировая история не видела такого бурного роста!

– Гм… гм… – сообщают безразличные. – Не зна-ем-с, не знаем-с! Может, что-нибудь и выйдет. Однако не слишком ли быстро вы двигаетесь, господа большевики? Не споткнулись бы!

– Варвары! – шипят ненавистники. – Выдумали тоже! Пятилетка! Реконструкция! Интервенции на них нету! Черти!

И все журналисты, к какой бы группе они ни принадлежали, в один голос отмечают энтузиазм населения.

Этот энтузиазм им абсолютно непонятен.

– Откуда все это? Как это произошло? Что случилось?

Как большевики умудрились распространить столько внутренних займов? Почему рабочие по собственному желанию борются с прогулами и подымают производительность труда? С какой стати население Советского Союза, вместо того чтобы тихо (как в «цивилизованных» странах) заниматься делами своего семейного корыта, интересуется делами Тракторостроя, участвует в социалистическом соревновании, вносит рубли на какой-то там аэроплан и кого-то вызывает, интересуется чисткой, разоблачает вредителей, марширует в рядах культпохода, не забывает о МОПРе и спешит записаться в Автодор?